Про русскоязычных литераторов

Полемика между Пушкиным и Булгариным в начале 1830 г. хорошо известна (см. подробную статью В. Гиппиуса).

Но, по понятным причинам, пушкинская ее часть опубликована во всех собраниях сочинений и есть почти в каждом доме, а булгаринская известна значительно меньше.

Как известно, 7 марта 1830 г. в "Литературной газете" вышла анонимная разгромная рецензия на роман Булгарина "Дмитрий Самозванец". Пушкин считал (и даже писал в разгаре полемики), что Булгарин позаимствовал некоторые эпизоды романа из "Бориса Годунова", неопубликованного, но доступного Булгарину по долгу службы.

Рецензию в действительности написал Дельвиг, но Булгарин приписывал ее Пушкину.

В ответ на это Булгарин через 3 дня опубликовал в "Северной Пчеле" заметку "Анекдот", где экивоками , среди прочего, обвинил Пушкина в том, что тот предвзят к нему как к поляку.

Путешественники гневаются на нашу старую Англию (Old England), что чернь в ней невежливо обходится с иноземцами и вместо бранных слов употребляет название иноземного народа. (Набоков пишет, что имеется в виду bugger - производное от bulgar, особенно обидно для Булгарина. А  болгары пострадали из-за богомилов). Но подобные невежды есть везде, и даже в классе людей, имеющих притязание на образованность. Tous les Gascons ne sont pas en Gascogne!

 Известно, что в просвещенной Франции иноземцы, занимающиеся Словесностью, пользуются особенным уважением туземцев. Мальте-Брун, Деппинг, Гофман и другие служат тому примером. Надлежало иметь исключение из правила, и появился какой-то Французский стихотворец, который, долго морочив публику передразниванием Байрона и Шиллера (хотя не понимал их в подлиннике), наконец упал в общем мнении, от стихов хватился за Критику и разбранил новое сочинение Гофмана самым бесстыдным образом. Чтобы уронить Гофмана во мнении Французов, злой человек упрекнул Автора тем, что он не природный француз, и представляет в Комедиях своих странности Французов с умыслом для возвышения своих земляков, Немцев.

Гофман, вместо ответа на ложное обвинение и невежественный упрек, напечатал к одному почтенному Французскому Литератору письмо следующего содержания: «Дорожа вашим мнением, спрашиваю у вас, кто достоин более уважения из двух Писателей: перед вами предстают на суд, во-первых: природный Француз, служащий усерднее Бахусу и Плутусу, нежели Музам, который в своих сочинениях не обнаружил ни одной высокой мысли, ни одного возвышенного чувства, ни одной полезной истины, у которого сердце холодное и немое существо, как устрица, а голова — род побрякушки, набитой гремучими рифмами, где не зародилась ни одна идея; который, подобно исступленным в басне Пильпая, бросающим камнями в небеса, бросает рифмами во всё священное, чванится перед чернью вольнодумством, а тишком ползает у ног сильных, чтоб позволили ему нарядиться в шитый кафтан; который марает белые листы на продажу, чтобы спустить деньги на крапленых листах, и у которого одно господствующее чувство — суетность. Во-вторых, — иноземец, который во всю жизнь не изменял ни правилам своим, ни характеру, был и есть верен долгу и чести, любил свое отечество до присоединения оного к Франции и после присоединения любит вместе с Франциею, который за гостеприимство заплатил Франции собственною кровью на поле битв, а ныне платит ей дань жертвою своего ума, чувствований и пламенных желаний видеть ее славною, великою, очищенною от всех моральных недугов, который пишет только то, что готов сказать каждому в глаза, и говорит, что рад напечатать. Решите, М. Г., кто достоин более уважения?»

 На сие Французский Литератор отвечал следующее: «В семье не без урода. Трудитесь на поле нашей Словесности и не обращайте внимание на пасущихся животных, потребных для удобрения почвы. Пристрастная критика есть материал удобрения; но этот материал, согнивая, не заражает ни зерна, ни плода, а напротив утучняет ниву». Утешься, Джон Буль! [подстрочное примечание: «Название Английского народа в переносном смысле. Изд.»] не ты один бросаешь камнями и грязью в добрых иноземцев (Из Англ. Журнала)

По совпадению, еще через несколько дней (17 марта) Бенкендорф прислал Пушкину разносное письмо на другую тему:

Милостивый государь, Александр Сергеевич.

К крайнему моему удивлению, услышал я, по возвращении моем в Петербург, что Вы внезапно рассудили уехать в Москву, не предверя меня, согласно с сделанным между нами условием, о сей вашей поездке. Поступок сей принуждает меня Вас просить о уведомлении меня, какие причины могли Вас заставить изменить данному мне слову? Мне весьма приятно будет, если причины Вас побудившие к сему поступку будут довольно уважительны, чтобы извинить оный, но я вменяю себя в обязанность Вас предуведомить, что все неприятности, коим Вы можете подвергнуться, должны Вам<и> быть приписаны собственному вашему поведению.

С совершенным почтением имею честь быть

Пушкин оправдывается за поездку, а через несколько дней (24 марта) пишет Бенкендорфу еще одно письмо:

Генерал,

Письмо, которое я удостоился получить от вас, причинило мне истинное огорчение; я покорнейше прошу уделить мне одну минуту снисходительности и внимания. Несмотря на четыре года уравновешенного поведения, я не приобрел доверия власти. С горестью вижу, что малейшие мои поступки вызывают подозрения и недоброжелательство. Простите, генерал, вольность моих сетований, но ради бога благоволите хоть на минуту войти в мое положение и оценить, насколько оно тягостно. Оно до такой степени неустойчиво, что я ежеминутно чувствую себя накануне несчастья, которого не могу ни предвидеть, ни избежать. Если до настоящего времени я не впал в немилость, то обязан этим не знанию своих прав и обязанностей, но единственно вашей личной ко мне благосклонности. Но если вы завтра не будете больше министром, послезавтра меня упрячут. Г-н Булгарин, утверждающий, что он пользуется некоторым влиянием на вас, превратился в одного из моих самых яростных врагов из-за одного приписанного им мне критического отзыва. После той гнусной статьи, которую напечатал он обо мне, я считаю его способным на все. Я не могу не предупредить вас о моих отношениях с этим человеком, так как он может причинить мне бесконечно много зла.

Тем временем, 22 марта в "Северной Пчеле" вышла критика 7-й главы "Онегина", и сразу после этого царь написал Бенкендорфу записку:

Я забыл вам сказать, любезный друг, что в сегодняшнем номере Пчелы находится опять несправедливейшая и пошлейшая статья, направленная против Пушкина; к этой статье наверное будет продолжение: поэтому предлагаю вам призвать Булгарина и запретить ему отныне печатать какие бы то ни было критики на литературные произведения: и, если возможно, запретите его журнал.

Бенкендорф ответил царю:

Приказания Вашего Величества исполнены: Булгарин не будет продолжать свою критику на Онегина. (Кстати, неправда. 1 апреля вышло продолжение)

 Я прочел ее, государь, и должен сознаться, что ничего личного против Пушкина не нашел; эти два автора, кроме того, уже два года в довольно хороших отношениях между собой. Перо Булгарина, всегда преданное власти, сокрушается над тем, что путешествие за Кавказскими горами и великие события, обессмертившие последние года, не придали лучшего полета гению Пушкина. Кроме того Московские журналисты ожесточенно критикуют Онегина. Прилагаю при сем статью против Дмитрия Самозванца, чтобы ваше величество видели, как нападают на Булгарина. Если бы ваше величество прочли это сочинение, то вы нашли бы в нем много очень интересного и в особенности монархического, а также победу легитимизма. Я бы желал, чтобы авторы, нападающие на это сочинение, писали в том же духе, так как сочинения — совесть писателей.

На что царь пишет Бенкендорфу:

Я внимательно прочел критику на Самозванца и должен сознаться, что так как я не мог пока прочесть более двух томов и только сегодня начал третий, то про себя или в себе (j’ai fait pour moi même ou en moi même) размышлял точно так же. История эта, сама по себе, более чем достаточно омерзительна, чтобы не украшать ее легендами отвратительными и ненужными для интереса главного события. А потому с этой стороны критика мне кажется справедлива.  

Напротив того в критике на Онегина только факты и очень мало смысла, хотя я совсем не извиняю автора, который сделал бы гораздо лучше, если бы не предавался исключительно этому весьма забавному роду литературы, но гораздо менее благородному, нежели его Полтава. Впрочем, если критика эта будет продолжаться, то я, ради взаимности, буду запрещать ее везде.

В действительности, полемика продолжалась еще больше года. Знаменитая эпиграмма про Видока Фиглярина выла опубликована в феврале 1831. 

Александр Федута.

Тот самый Фаддей Булгарин (видеокнига)

Известный русский поэт и критик Аполлон Григорьев говорил: «Пушкин – это наше всё!».

Из белорусов, бывших современниками Пушкина, едва ли не самый знаменитый – Фаддей Булгарин.

Человек, о котором в школе рассказывали только плохое, а на родине в Беларуси называли не иначе, как… российским великодержавным шовинистом.

Жизнь Булгарина напоминает исторический роман с приключениями. В ней есть все – войны, восстания, слава, сотрудничество с тайной политической полицией.

В письме историку Теодору Нарбуту в 1836 году Булгарин писал: «Jestem litwinem». «Литвин» в те времена и означало «белорус». Во всяком случае «не русским» Фаддей ощущал себя с самого детства.